Я – дочь врага народа - Таисья Пьянкова

Повалить повалили, удержать не смогли – вывернулся! Отправился домой и там засел пировать, пока не свалился с табуретки…

Утром, придя с фермы, Васёна таким и нашла Фёдора. На этот раз она только и сказала: «Сволота!» Но Фёдор всё-таки проснулся. Однако смелости не хватило вовсю открыть глаза.

Через тусклый прищур он видел усталую хозяйку, присевшую у стола, и думал: уж не мужланка ли она, коли он так ненавистен ей? Одновременно в воображении своём он настолько явственно представлял изгибы её тела, что невольно зашевелил пальцами, которым захотелось нарушить её неподатливость. Мозгами Фёдор хорошо понимал, что сотворить над Васёной насилие можно только через её смерть. Но не думать об этом он уже не мог. Потому взялся глумиться над Васёной умозрительно. Тело его при этом налилось крайней мужскою жаждой. Да только Васёна резко поднялась, достала из-за печи пеньковый моток верёвки, обмоталась им по талии и вышла на мороз.

– Женюсь! – решил Фёдор. – Вот уж когда поизгаляюсь…

Он поднялся, поверх оставленной на полу своей дохи, метнул с хозяйкиной кровати цветастую подушку, принял с вешалки тулуп, чтобы укрыться им и опять завалиться дрыхнуть…

Под тулупом его разморило. Он выпустил на волю жёлто-розовые ступни ног, под носом просочился пот…

Таким и обнаружил его отец, когда вошёл в избу.

Осип остановился над сыном, покачал головой, вздохнул:

– Недоносок! Только соплей не хватало…

При этом он вспомнил, что, будучи съестным двухлетком, Фёдор как-то живьём запихал в рот целого цыплёнка.

– Не подавился, паразит! – продолжил Осип своё недовольство. – Выпестовала дура идиота… – упрекнул он далёкую теперь жену, однако увидел не её лицо, а настенные ходики. Они показывали без десяти два и походили на гусара-усача. Померещилась такая нелепость потому, что Осипова супруга частенько говорила ему как мужчине: «Нет! Не гусар ты, Ёсик. Ой, не гусар!»

– А что я мог?! – как бы отвечая жене, прошептал несчастный Ёсик.

Прикрыв лицо ладонями, он сел у стола и застонал так, чтобы Фёдор пробудился и наконец заметил бы его страдания.

Но Фёдору снилась Васёна. Он видел себя рядом с нею тем самым человеком, которым, наверное, и задумывала его природа. Там он Васёне нравился и потому улыбался. Его улыбка озлила Осипа. Он схватил со стола чёрствый кусок недоеденного хлеба, но не рискнул кинуть им в сына, а только потряс им в кулаке да пожаловался кому-то:

– Лыбится! Двадцать бугаю! А дурак дураком…

Он закончил трясти куском, словно отзвонил сыновий юбилей, да, жаль, не помыслил кряду о том, что от тополька родится тополёк, от кобелька – кобелёк…

– Проморгал сына, – всё же признался он себе, и его недовольство осмелилось пнуть Фёдора в бок. Но слабый пинок через тулуп только колыхнул спящего. Почуяв безопасность, Осип дал волю ногам, приговаривая при этом почти настоящим бушующим отцом: – Нахлестался! Вылёживаешься…

Из-под тулупа вдруг выметнулась пятерня. Не отскочи Осип вовремя, лежать бы ему рядом с сыном, подсечённым под самый корешок, словно та несчастная ёлочка в лесу. Но это Осипа не угомонило, он начал обзываться:

– Жеребец мочёный! Идиот паршивый!

Фёдор втянул руку под тулуп, спросил зевая:

– Ты чего, батяня, сечёшься? Белены объелся?

– Я тебе покажу – белены!

– Покажи, – разрешил Фёдор.

Но Осип всего лишь пожелал сыну привычное: «Чтоб ты сдох!» – и слёзно спросил:

– И в кого ты такой уродился?

– Не плачь, батяня, не в тебя. От таких, как ты, одни бы только слизни наплодились.

– Ты и есть слизень! – заверил Осип. – Я тебе сто раз твердил: нажрался – ложись спи!

– А я чё делаю?

– Чё делаю, чё делаю, – передразнил Осип. – В понедельник Борис Михайлович приедет – мы что ему, твои битые окна предъявлять станем?

– Хочешь – задницу свою предъяви. Хочешь – справку припадочного…

– Сотню раз я о справке пожалел. Да пойми ты, наконец: я же тебя, дурака, от войны спасал. А ты мне тут войну день да через день устраиваешь. Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Прогонит нас аптекарь – куда опять? А при детдоме – хоть три войны… Государство без хлеба сирот не оставит. И мы при них с тобой не пропадём. У Бориса Михайловича, если что, какими угодно справками можно разживиться. Ведь ты же, по сути, дезертир.

– Ладно. Не скули, щас пойду застеклю.

– Чем? Со Степаном Немковым ещё надо уметь договорится. А договор этот денег стоит. Клавдия-председательша сегодня на улице успела меня постращать, что сама возьмётся за наше лечение. Тоже… Пойди купи эти справки… Ты хоть бы разок при людях упал, слюней бы, что ли, напустил, подёргался бы, как я тебя учил. Бабы русские – народ жалостливый… Васёна тоже… Она, по-моему, всё пристальней в тебя вглядывается…

– Как бы я сам в неё не вгляделся…

Фёдор потянулся под тулупом, а Осип присел у стола и там закатил под лоб глаза:

– Господи! Свинье про рай, а свинья – дерьма дай!

– Сам ты… Индюк сопливый! – Фёдор поднялся, повесил тулуп у порога на вколоченный гвоздь, подушку бросил на кровать, спросил отца: – Помнишь дома, на Шепелихе? Запрошлой осенью… Петьку Оверкина… Помнишь?

– Это которого за камнем убитым нашли? Ну? И что?

– Вот тебе и ну – загну… – ощерился Фёдор. – Так что смотри у меня, поосторожней со свиньёй!

У Осипа зачесалась спина.

Не зря ж говорят, что чесоточные отстают по разуму от нормальных людей. В этот момент то же самое случилось и с Осипом, хотя почесаться он не посмел, а только поглядел на сына, не имея силы сообразить, что ему делать дальше? Во рту пересохло, однако отвалившаяся губа наполнилась слюной.

– Подхлебни, – с отвращением сказал Фёдор, – валенки промочишь.

Осип подхлебнул, но слюна попала ему не в то горло. Он закашлялся и просипел:

– Врёшь! Сознайся, что соврал.

Фёдор хохотнул и ответил:

– Соврал… что полвоза украл. Нет! Целый воз увёз…

– Всегда ты так, – решил Осип не поверить сыну, – как о деле, так шуточки тебя одолевают, а как за стол садиться…

– Жратвой меня ещё попрекни! – озлился Фёдор и подошёл к отцу вплотную. – Хватит, батя! Не то я и впрямь подумаю, что ты меня кормишь. Сам-то чьё добро прожираешь? Ты же и мать, и аптеку её подчистую подвёл… Сидеть бы ей сейчас в каталажке за торговлю наркотиками, если бы не война…

Он стянул с головы отца шафрановый берет и нахлобучил ему на глаза. Осип стряхнул берет на колени, пятернёй отёр лицо и насмелился спросить Фёдора:

– Не понял?..

– Сейчас поймёшь, – заверил Фёдор. – Ты надеешься, что мать от меня утаила, откуда у нас был и остаётся такой живой достаток? Врал ты мне всё время… со своим наследством. Твой задрипанный дед ничего про тебя и не думал припасать. А вот ты… Ты же из-за своей жадности мою мать чуть смерти не довёл…